Случилась эта история в первых числах февраля. В десятом часу вечера у настоятеля храма Пресвятой Богородицы его преподобия Луки внезапно раздался звонок. Он глянул на дисплей мобильного телефона – номер звонившего не был ему известен. Тем не менее, Лука оторвался от работы, осененный мгновенным теплым предчувствием, и поднес к уху телефон. Нет, это было вовсе не то, на что он так скоропалительно понадеялся. Несколько мгновений отец Лука слушал молча, не в силах взять в толк, что нужно от него говорившему. А когда до его рассудка, как до голодного желудка, наконец дошел смысл сбивчивых, изобилующих мирскими чувствами слов, он даже хотел сбросить звонок – но дослушал.
Звонил Андрей Безбородов. Таким именем назвался человек, невесть каким образом разыскавший номер мобильного отца Луки, но тот, в конце концов, признал этот голос: "И вправду Безбородов, ничуть не изменился. Жив, значит…" Андрей с ходу, без обиняков и лишних предисловий пригласил его на 30-летие ВИА "Слобожанские скоморохи", напомнил Леониду, как тот здорово "лабал на басухе".

- Даже щас с тобой мало кто потягается. Ты ж не басист был – бог!
На что священник вежливо, но твердо ответил, что вот уже 14 лет, как он не Леонид, а Лука – иерей, настоятель церкви Пресвятой Богородицы в их родном городе.

- Жаль, - искренне вздохнул Безбородов, - кроме тебя все собрались: Жорка, Митя, Фомич, а вместо покойного Левика его сын, Мишка. Хорошо стучит Мишуня, не хуже отца, черт. Вот увидишь, будет из него классный барабанщик!..

В ответ на эти слова иерей даже не улыбнулся. Он сухо попрощался с Безбородовым и вернулся к тому занятию, которым был вынужден заниматься до разговора с мирянином. За четверть часа до этого бесплодного, суетного звонка отец Лука сидел за ноутбуком и изводил свое сердце неизбежным насилием – составлял текст письма, которое требовалось безотлагательно разослать по множеству электронных адресов фирм и предприятий области. А было таких адресов ни много ни мало три с половиной тысячи. Базу имейлов подарил храму один прихожанин, еще молодой, но уже крепко испытанный дьяволом. (Терзая запутавшегося, погрязшего в грехах мирянина, сатана пробудил в его сердце дремавшую совесть и, в конце концов, обратил человека к Богу.)

Вконец озябнув и продрогнув, иерей невольно передернул плечами. И виновен в этом был не один лишь студеный зимний вечер. По обыкновению Лука сидел в крошечной плохо топленой комнатушке, сооруженной им в полуподвальном помещении храма. Второй год священник покуда бесплодно бился над тем, чтоб продолжить строительство церкви. В позапрошлом году волею Господней ему удалось поставить фундамент и вот этот подвал, где он и жил сейчас, и справлял службу, и причащал, крестил, и венчал… Никто не был в обиде на эти неудобства, на то, что, входя в храм, людям приходилось сильно склонять голову на пороге, и на то, что часть икон, не поместившихся на низких холодных стенах подвала, стояли на каменном полу. Люди не роптали и смиренно опускали долу глаза. Но отцу Луке не терпелось поднять ближе к небесам божий дом, встретить паству в свежих благословенных стенах и в новом храме прочесть наконец свою праздничную проповедь… В прошлом солдат, а затем рабочий, строитель, шофер – иерей не гнушался никакой мирской работы. Засучив рукава, тепло и с улыбкой переговариваясь с добровольцами из числа школьников, отставных военных, пенсионеров и даже бомжей, он заливал в фундамент бетон и возводил первые кладки, пока… Пока не кончилось все в одночасье: кирпичи, арматура, цемент, и, главное, люди растаяли как-то вмиг, будто короткий зимний день. Словно дьявол, изведенный завистью, отозвал всех на время в потемки своей сомневающейся души.

Коротко вздохнув, иерей уткнулся усталым взглядом в экран ноутбука, спотыкаясь, застучал двумя пальцами по клавиатуре. В своем послании отец настоятель рассказывал возможным спонсорам о бедственном состоянии, в котором пребывает сейчас недостроенный храм, и тут же писал об острой потребности в храме у православных и неправославных жителей города. Люди пошатнулись в своей вере в завтрашний день, а власть и государство не обладают должной силой, способностью навести в стране разумный порядок и не имеют ясной, гармоничной идеологии. Оттого только вера в Бога поможет обрести людям опору в их очерствевших или пошатнувшихся душах – столь же важную, если не больше, как опора под их ногами. "Каждый новый храм, построенный в нашем городе, - невольно горячился, увлекшись письмом, иерей, - как ни что иное поспособствует укреплению веры, надежды и любви в сердцах и умах горожан. Оттого обращаюсь к вам, как к директору строительной фирмы, со скромным прошением – выделить средства на покупку недостающих стройматериалов или оказать помощь таковыми. Среди прочих храм в особенности нуждается: брус стропильный 100х100х6 м – 0,5 кб. м, цемент – 10 мешков, кровля – 10 кв. м, кирпич – 2500 шт…"
Священник до двух ночи отправлял прошения, но почему-то больше половины из них вернулось, не найдя своего адресата – не то иерей по неопытности что-то напутал, не то электронная база оказалась устаревшей…

***

Отец настоятель вел утреннюю службу, когда посреди нее пришла Оля, потерянная, заплаканная, держа за руку двухгодовалого Леню. Двадцатитрехлетняя девушка стала ходить в храм с того самого февральского дня, как крестила сына. По молодости, а может, по причинам ее внутреннего несдержанного характера, ей не хватало смирения, постоянства и благонравия. При этом она была, что очень ценил в ней отец Лука, необыкновенно честна и чиста.
Пока настоятель читал молитву “Спаси, Боже, люди Твоя...”, Оля стояла в сторонке, забывая осенить себя крестным знамением, вместо этого нервно комкая в свободной руке платок и опять же забывая вытереть им слезы. За другую руку девушка удерживала мальчика, стоявшего тихо, без единого звука следившего умными глазками за жестами и губами священника.

Когда все прихожане разошлись, она буквально бросилась в ноги отцу настоятелю, упала на колени перед ним и со слезами, рыданьями стала умолять его попросить у Бога Его благословения и помощи.

- Вначале у нас был один сурдопедагог, а потом мы приехали в больницу, а нам говорят: он заболел. Что же делать? – сбивчиво забормотала-залепетала, всхлипывая, девушка. – Отвели к другому сурдопедагогу, тот посмотрел Ленечкины ушки и говорит, что ношение слухового аппарата с нашей формой потери слуха не поможет Лене говорить. Из-за полного отсутствия у него волосковых клеток, принимающих высокие частоты, он не сможет услышать даже в аппарате звук с частотой выше 500 ГЦ. У нас два выхода: пожизненная глухонемота или кохлеарная имплантация. Три месяца назад операция стоила 220 тысяч, но в связи с подорожанием доллара цена на слуховой имплант поднялась на 80 тысяч. Батюшка, мы собрали уже почти всю сумму, на операцию Ленечке не хватает лишь 48 тысяч. Пусть Господь поможет нам найти эти деньги! Помолитесь Ему, умоляю вас! Вот этот счет! – в полуистеричном состоянии девушка выхватила откуда-то из складок одежды блокнотный листок и порывистым движением протянула иерею.

- Не богоугодное это дело такая операция, - нахмурился отец настоятель, мельком взглянув на записку. – Молитесь о здоровье ребенка и надейтесь на Бога. И Он вернет вашему сыну слух.

- Нет, не вернет. Леня, пошли! – Ольга нервно вспыхнула, лицо ее вмиг покрылось холодной, болезненной бледностью; не то угрожая, не то защищаясь от кого-то, она всплеснула рукой, не заметив, как из разжатых пальцев выпорхнул бумажный листок. Напоследок вскрикнула надрывно:

– Леня, я что сказала!

Но мальчик не слышал ее по обыкновению, лишенный от рождения такого звонкого дара. Пока Ольга говорила со священником, он тихо отошел от матери, но, не сделав и десяти шагов, встал изумленно против большой старой иконы, опущенной на пол и прислоненной к стене. На иконе юная Богородица держала на руках младенца Иисуса.

- Леня! – Ольга нетерпеливо, раздраженно махнула сыну и резко шагнула в его сторону. Словно опережая отчаявшуюся до крайности мать, мальчик стремительно прижался всем тельцем к иконе и мягко коснулся губами лица Богомладенца. Оля дернула сына за руку, отрывая его от иконы.

- Что он у вас ел? – строго спросил отец Лука, бросив беглый взгляд на икону. Иерей хотел было вытереть след губ на иконе, оставленный ребенком, но не смог.

- Ничего, - удивленно обернулась Ольга. Крепко удерживая Леню за руку, она уже направилась к выходу из храма, когда священник окликнул ее. Она внимательно посмотрела на мальчика, тут же среагировавшего на ее взгляд и поднявшего на мать голову, как поднимает навстречу солнцу свою золотую головку подсолнух. Безотчетным движением Оля провела платком по губам сына и чуть виновато призналась: - До этого ел мороженое, но я вытерла, честное слово!

- Лучше вытирайте, мама, - Лука вздохнул, совладав с досадой, причину которой он не мог себе объяснить. Что-то вмиг его встревожило, обожгло; механизм, пятнадцать лет назад запущенный в его разуме, вдруг дал короткий, но ощутимый сбой. Мать с сыном ушли, а иерей, движимый подспудной навязчивой мыслью, попытался еще раз оттереть с иконы след детских губ. Ничего, тот же безуспешный результат. Отец Лука пристально, от волнения содрогаясь, вгляделся в крошечное, расплывчатое сердечко – и обмер от изумления. След губ отпечатался изнутри иконы, на внутренней стороне стекла, будто Богомладенец одарил ребенка Своим поцелуем…

***

На несколько дней установился несильный, блестящий под солнечным небом мороз. Поблизости с храмом, во дворе трех девятиэтажек, в старой хоккейной коробке, доставшейся еще с советских времен, залили каток. Молодые ребята стали днем привозить коньки и предлагать их всем желающим напрокат. Особой популярностью коньки пользовались у детей и подростков, однако немало нашлось и взрослых, решивших тряхнуть стариной, поскрести пороха по своим еще звонким пороховницам. Уж больно заразителен был юный смех и режущий, задорный звук коньков, доносившийся с катка!

Первые дни, когда наступал вечер и город окутывали тяжелые зимние сумерки, на каток ложилась кромешная тьма. О том, что на катке люди, можно было догадаться лишь по беззаботным голосам и смеху, не смотря ни на что раздававшимся оттуда. Однажды каток, казалось ни с того ни с сего, вспыхнул и замерцал тысячами свечей, зажженных вокруг темного неровного льда. Отец Лука нет-нет да бросал рассеянный, обращенный больше внутрь, взгляд на окна, по которым скакали отблески свечных огней и неудержимо скользили тени людей. Со стороны катка, подхваченная порывом ветра, донеслась музыка – похоже, кто-то включил в автомобиле на полную мощность магнитолу и открыл дверцы. Лука невольно прислушался к словам старой, времен его юности песни: "…Кто тебе сказал, ну, кто тебе сказал, кто придумал, что тебя я не люблю?.."

Иерей отыскал листок бумаги, где записал номер телефона Безбородова, и позвонил ему…

***

Лука репетировал между утренней и вечерней службами. Когда сам, а когда с закадычными в прошлом, а теперь полузабытыми приятелями-музыкантами. Андрей, Жорик, Митя и Коля Фомичев были те же, что и 28 лет назад, в далеком 81-ом, накануне его призыва в армию. Ребята в самом деле почти не изменились, только постарели. Слава Богу, живы. Кроме Вити Левика. Жаль, с Витей он особенно был близок. Душевный, скромный, начитанный парень. Отличный барабанщик!.. Левик, кстати, единственный из их шумной, бесшабашной компании, кто тогда пришел на призывной пункт проводить его, Леньку Парфенова. Левик остался на гражданке с вечным врожденным пороком сердца, а Леньку, в те годы здорового и безбашенного, судьба отослала в Афганистан – в провинцию Бадахшан, город Файзабад. Обратный путь из Афгана привел Леонида Парфенова в православие…

Лука тепло улыбнулся, глянув на безусого юношу, мастерски владевшего барабанными палочками. К его радости, Мишка Левик оказался вылитый отец – тихий, неразговорчивый с виду, но очень собранный и быстрый; а на барабанах он играл и впрямь здорово. Однако удивило Луку больше другое. Кто-то из приятелей-музыкантов обмолвился, что это была Мишина идея – собраться вместе и отыграть концерт в память его отца, скончавшегося два года назад от сердечного приступа. Михаил Викторович, как все уважительно обращались к нему, в свои неполные 25 был уже умелым бизнесменом и состоявшимся мужчиной. У него была сеть из трех строительных магазинов, полуторагодовалый сын Витька и оптимистичный взгляд на жизнь. Узнав, на чем специализируется Михаил, Лука хотел было сразу обратиться к нему за помощью, но Миша сам заговорил с ним об этом: "Батюшка (Миша с удовольствием называл его "батюшка"), я получил ваше сообщение. Мы даже обсудили его с коммерческим. Но давайте поговорим об этом после концерта, на банкете. Хорошо?"

Концерт давали в клубе одного небольшого предприятия, в советскую пору выпускавшего запчасти для сельхозтехники. Заводик тот давно разорился, его корпуса были переоборудованы и сданы в аренду под офисы, а клуб чудом уцелел. На концерте Лука заметил в зрительном зале Олю с Леней. Оля смотрела на Луку, стоявшего напротив нее с электрогитарой, открыв рот, не веря своим глазам. Мальчик тоже не спускал с Луки взгляда – внимательного и сосредоточенного. И ничуть не удивленного, словно Леня знал наперед, как обернется дело, что Лука поменяет на время псалтырь на бас-гитару. Зато в детских глазенках читался такой неподдельный интерес, такая нестерпимая жажда, будто у мальчика вдруг пробудился слух и он теперь слушал и никак не мог наслушаться…

После концерта Лука незаметно переоделся и пошел из клуба, даже не попрощавшись с остальными музыкантами. Почти на перекрестке его нагнал младший Левик.

- Ну что же вы не остались? Вы же хотели обсудить со мной ваш вопрос, - запыхавшись, с мягкой укоризной сказал он.

- Скажите, Михаил Викторович, мне полагается вознаграждение за выступление? – вопросом на вопрос ответил Лука. Ветер задувал за воротник запоздалый колючий снег, и иерею было зябко.

- А вы бы хотели? – явно не ожидавший такого вопроса, Михаил немного смутился. – Хорошо. Тысяча вас устроит?

Лука протянул Левику клочок бумаги – тот самый блокнотный листок, что обронила на пороге храма Оля.

- Здесь номер банковского счета. Если вас не затруднит, перечислите деньги сюда.

И, чуть сутулившись, Лука пошел дальше.

- Погодите, - вконец растерявшись, снова окликнул его Михаил. – Ничего не могу понять. Вы же просили меня о другом, - Миша подошел к Луке и бережно взял его под руку. – Батюшка, насколько я помню, вам был нужен кирпич, стропильный брус, кровельное железо…

- Я подожду, - мягко перебил Лука. – А вот этот человек, - он кивнул на записку, которую Левик по-прежнему сжимал в руке, - этот человек ждать больше не может.

- А что с ним? – Левик невольно подался вперед и почувствовал на себе взволнованное дыхание священника.

- Это мой тезка, Леня, - иерей улыбнулся и осторожно отстранился назад.

– Ему уже два годика, а он, представьте, еще ни разу не слышал маминого голоса.

- Глухота?

- Да, врожденная. Нужна операция, срочная, имплантация, не помню, как называется.

- Кохлеарная.

- Что?

- Кохлеарная имплантация. Операция довольно сложная и дорогая. Однако… как же церковь? – Михаил с некоторой тревогой взглянул на отца настоятеля. – Поправьте меня, если я ошибаюсь, но церковь никогда не одобряла таких серьезных операционных вмешательств в природу человека, а вы священник, стало быть, тоже…

- Сейчас с вами говорит музыкант… просто человек, - снова перебил его Лука – в этот раз с непоколебимой твердостью. – Перечислите хотя бы то, что мне причитается.

- О какой сумме идет речь? – развернув записку, поинтересовался Левик – он опять был собран и деловит.

- Не достает 48 тысяч.

Они простились; Левик вернулся в клуб, где его уже заждались музыканты и гости, а иерей пошел дорогой к храму. Он зашел в церковь поглядеть на икону. Поцелуй Богомладенца был на месте. Это особенно согревало сердце настоятеля в столь студеный вечер. Лука трижды осенил себя крестом и поцеловал чудесный поцелуй. В то же мгновенье, может, не совсем к месту, в памяти всплыли слова песни, что он исполнял час назад: "…Кто тебе сказал, ну, кто тебе сказал, кто придумал, что тебя я не люблю?.."

февраль 2009 г.