Эпос Было то в давние праславянские времена. Собрались однажды под Киевом, в дремучих приднепровских лесах, у священного костра на Перуновой горе Старейшины-Ведуны - обсудить новый указ князя Владимира. И пообщаться с духами предков - узнать, как быть, как бытовать, какую бывальщину далее исповедывать всем миром. А принесли указ тот князев мирянам днепровским, полянам и сколотам - странствующие лирники - слепцы. Указ злостный внёс смуту и горькую кручину в сердца всех мирян, а особо Старцев - несущих ответ за покой и радость своих добрян. Переказывали, будто князь Владимир, дабы жениться на чужинке с дальних земель, по её прихоти принял намедни в далеком граде Корсуне чужинский странный культ - распятого иудея Иисуса. Первым на вече взял слово самый младший Старец, столетней Велимудр. Положив руку к груди, ответствовал. - Здраве будете, мудрейшие! - глубоко вздохнул и продолжил. - О-хо-хо, что я удумал, и что вижу... Мало того, что сам князь Владимир рождён, на горе всем нам, славным киевским людям, как незаконное дитя от наложницы Малуши, мало того, что он силовал всех наших жён и дев, пленял их в бесчисленных гаремах своих, мало того, что убил единокровного брата Ярополка, князя Киевского, и силой взял его невесту Рогнеду, мало того, что сел против воли народа князем в Киеве, так теперь он хочет попрать наши древние народные традиции. - Верно говоришь, мудрейший, - кивали Старейшины. - Так, то правда горькая, - подхватил нить мудрости Старец Любомил, которому миновало сто пять. - Не могу взять в толк, как сын чужеродной наложницы, братоубивец и распутник сподобился управлять нашими мудрым родами! Как посмел запретить все наши праздники, песни, обряды. Наши одежды и свадебные игрища. Из вольных людей сделать рабов божьих. И заставить нас, мужественных славян, поклоняться жалкому, повешенному на дыбе Иисусу. И снова Старейшины согласно кивали седыми головами и пристально глядели на языки пламени, где виделись им силуэты премудрых преславных праотцов. Мудрую речь продолжил Старец Миролюб, которому минуло сто десять. - И что мне явственно видится, что думается? А вот что. Князь Владимир, сын наложницы, мстит всем добрым благочестивым киевским мирянам. Хочет унизить нас - за свое происхождение. Сподобился крестить нас в другую, рабскую, бездушную веру. И грозит неподчинившихся бросать в ямы, сжечь на кострах, ссылать с земли нашей плодородныя в дикия снежныя... Старейшины кивали. Думали. Вглядывались в прошлое. Вглядывались в будущее. Слушали следующего Вещуна-Ведуна. Слово взял Старец Ратибор, ста двенадцати годов от роду. - Неслыханное дело, противоестественное даже, вижу я, о, мудрейшие друже! Князь желает, чтобы мы отступили от своих законов вековечных и уважали некоего Иисуса прежде отца и матери. И требует поклоняться и воспевать не Красное Солнце, не Небеса Перуновы, не Род, Не Землю предков, не урожаи, а бога отца, бога сына и святаго духа. Воспевать денно и нощно. Стоя на коленях. Осеняя себя крестом. И требует пить каждодневно вино, ибо то есть кровь страдальца и сына божьего Иисуса. А наши законы трезвыя - попирает. Погубить князь Владимир удумал наш род питием хмельным неумеренным. Старейшины не кивали боле. Они будто окаменели. И хотя не подбрасывали в костер поленья, языки пламени яростно взметались высоко в небо. Значит, пращуры слышат их. Пращуры гневаются. Слово взял Старец Всеволод, ста тринадцати лет от роду. - Мудрейшие из Мудрейших! Ведаю я, что князь Владимир удумал навести на Русь басурманскую крамолу и извести нашу православную культуру. Запрещает наши сопилки и дудки, пение и хороводы, частушки и скорошины на праздниках и вечерницах, ибо то есть бесовское пение, гудение и веселие. Ему вторил Ведун-Вещун Гостомысл, ста пятнадцати лет от роду. - Ведаю я, что сын рабыни Малуши возжелал сделать нас богобоязненными рабами. Он, предававшийся многие лета неуемным телесным утехам с тысячами наложницами, нынче же называет прелюбодеянием самое святое деяние Рода - телесную любовь мужа и жены. Называет священное соитие - распутством и е*лей. Запрещает называть родовые органы удом и лоном. Требует называть их органами греховными и нарекать - х*ем и п*здой! Купальские песенные праздники умыкания невест нарекает развратом. Масленицу - обжорством. Коляду - бесовщиной. И по примеру Иисуса берётся именовать нас, православных славян, почитающих богов Правь и Славь, отверженными низменными язычниками! - Так и сие ещё не все! - слово взял Старец Доброгнев, ста шестнадцати лет шот роду. - Самое преподлое, что намеревается совершить с Русью сын чужинской наложницы, это сбросить золотые изваяния Перуна, Стрибога, Дажьбога, Хорса, Смаргла, Мокоши с горы Щековицы в Днепр. Позор на Руси невиданный! Осквернил, истоптал Малушин отпрысок на века нашу родовую культуру. И назначил уже дату - на великий праздник Купала. Старцы долго пребывали в безмолвии. Глядели на огни костра-кострища. Бог Смаргл разжигал костёр все пуще - до самого неба. До самых звёзд. Перун ударил в литавры и сбросил на землю свои стрелы-молнии. Вокруг Старцев загорелись леса, Дажьбог обрушил на землю град и ливень. Но Старцы даже глазом не моргнули. Они унеслись в будущее... Постепенно природа успокоилась и затихла, а бог Хорс пролил на Старцев нежный утренний свет. Старец Благомысл, которому стукнуло сто двадцать, взрогнул и очнулся. За ним его ровесник - Старец Берислав. Пришли в себя и остальные. - Видели, Братие? - спросил Благомысл. - О, да, - тихо ответствовали Старцы. - Что скажете? Берислав развёл руками. - Очевидно, что наша мудрость на сим подошла к концу. Нет больше ни Ведунов, ни Мудрости, ни Святой Руси. Старцы онемели от горькой истины. - Вы все увидели, - продолжал Благомысл, - что претворится наша Русь в христианскую рабскую вотчину. И будут стираться наши песни, обряды, традиции. Приспособят их христианские поводыри под свои. А сами христиане раздробятся на множество течений, будут спорить друг с другом, насильно крестить племена по всей земле, преследовать инакомыслящих, казнить, воевать - тысячи лет. Только наша мудрая добрая культура не исчезнет насовсем. Наша ласковая мудрость нет-нет да и пробьется к Солнцу, Хорсу, Купале, Коляде, Масленице. Оживёт в вечной колядке, щедрівке. Благословит наш род и родит богатырей. - О-хо-хо, так-то оно так, но.., - вздохнул Велимудр. - Есть, братья, предложение. Старцы подняли опущенные долу глаза. - Глаголь же, наш самый молодой Ведун, свою думу, - сказал Берислав, - коли есть тебе что нам изречь! Велимудр решительно изрёк. - Мы останемся здесь, в лесу, на Перуновой горе. Мы не уйдём к праотцам. - Это зачем ещё? - спросили Старцы. - Сюда, в дебри лесные, не доберутся никакие временщики. Их будет множество. Но все, кто придёт сюда с корыстной наглой целью, не увидит ни нас, ни лес, ни Перуна. А кто придёт с душой православной, тому мы передадим знания, песни, тайны ремёсел, любовь к Роду. Старцы задумались. - Ну, что скажете, Старейшины? - нарушил тишину Берислав. - Исходим в мир праотцов наших - за ненадобностью? Или остаёмся - на всяк про всяк? Вдруг, сгодимся ещё будущим поколениям? Старцы блеснули очами и... претворились в сов, глухарей, дубы, лесные травы... Так гласит старый Эпос. Люди, забывшие старые славянские игрища, песни, каким-то образом прознали про реликтовый лес, ходят, из века в век, ищут цвет папоротника, аукают, слушают эхо - а вдруг откликнется кто... Велимудр и Берислав? Любомудр и Миролюб? Любомир и Ратибор? Всеволод, Гостомысл и Благомысл?